Главная » Статьи » Книги » Поднятые по тревоге. Федюнинский И.И. |
Хорошо весной на Украине!
Яблони и вишни в белом и розовом кипенье. Пирамидальные тополя, одетые в нежную
молодую листву, замерли в строю вдоль дорог... Я много читал и слышал
об Украине, но впервые своими глазами увидел ее живописную природу, любовался
селами, рассыпанными по взгорьям невысоких холмов, рощами, зеленеющими полями.
После однообразных, хотя и по-своему красивых степей Монголии, где мне пришлось
служить долгое время, все это особенно радовало глаз. Стоял апрель 1941 года.
После учебы в Москве я приехал в Западную Украину и вступил в командование 15-м
стрелковым корпусом Киевского Особого военного округа. Штаб корпуса находился
в Ковеле — крупном железнодорожном узле на линии, идущей от западной границы к
Киеву. Городок это старинный, зеленый и чистенький, с узкими улицами и домами,
с высокими, в готическом стиле, красными черепичными крышами. Его пересекала
неширокая спокойная река Турия — правый приток Припяти. Я прибыл в Ковель,
когда обстановка на нашей западной границе становилась все более напряженной.
Из самых различных источников, в том числе от войсковой и пограничной разведок,
поступали сведения о начавшемся с февраля 1941 года сосредоточении
немецко-фашистских войск у советских границ. Стало известно о прибытии новых
германских дивизий в Польшу, Румынию, Финляндию. За последние месяцы участились
случаи нарушения границы фашистскими самолетами. Однако отношения между
Советским Союзом и Германией оценивались в то время как нормальные,
развивающиеся в соответствии с пактом о ненападении, а если и проскальзывали
сообщения об агрессивных замыслах гитлеровцев, то их считали провокационными. Вполне понятно, и у
нас, военных, складывалось впечатление, что непосредственная угроза близкой
войны пока отсутствует. Тогда мы еще не знали, что И. В. Сталин, относясь с недоверием
к данным разведки и докладам командующих западными приграничными округами,
допустил серьезную ошибку в оценке международной обстановки, и прежде всего в
определении вероятных сроков агрессии фашистской Германии против нашей страны. Но нужно подчеркнуть и
то, что Коммунистическая партия и Советское правительство никогда не снимали с
повестки дня вопрос о возможности нападения на Советский Союз. Советские
Вооруженные Силы оснащались новыми образцами боевой техники и оружия, не только
не уступавшими, но в ряде случаев по тактико-техническим данным превосходившими
лучшие образцы вооружения немецко-фашистской армии. Проводились мероприятия по
реорганизации Советских Вооруженных Сил, укреплению новой государственной
границы. Центральный Комитет
партии в то время потребовал от командиров всех степеней улучшить обучение
войск, решительно покончить с условностями в боевой подготовке, учить войска
тому, что необходимо на войне. Однако для того, чтобы
осуществить все это, требовалось время. Новые виды боевой техники в войска
только начали поступать, и личный состав не успел их освоить. Оборудование
укрепленных районов на новой границе проходило медленно, хотя старые
укрепленные районы были законсервированы и вооружение их снято. Между тем мы,
находившиеся у западной границы, с каждым днем ощущали, что порохом пахнет все
сильнее. По Ковелю упорно ползли зловещие слухи о неизбежной, близкой войне.
Многое, конечно, распространялось с провокационной целью. Но, как потом
выяснилось, в некоторых случаях эти слухи имели под собой почву. Женам
командиров в Ковеле, Львове и Луцке чуть ли не открыто говорили: — Подождите! Вот скоро
начнется война — немцы вам покажут! Как-то и мне пришлось
познакомиться с подобными настроениями. Это было вскоре после
вступления в должность командира корпуса. Я возвращался в штаб из поездки в
одну из частей, когда на автомашине испортился бензонасос. Остановились в селе
недалеко от Ковеля. Возле нас тотчас же собралась толпа человек в двадцать.
Стояли молча. Кое у кого, особенно у тех, кто был одет получше, мелькали
злорадные усмешки. И ни один не предложил свою помощь. В толпе были,
несомненно, и бедняки, сочувствующие нам, получившие от Советской власти землю,
а позднее храбро сражавшиеся в рядах Советской Армии и в партизанских отрядах.
Но тогда они молчали, запуганные слухами о приходе гитлеровцев и угрозами
кулаков и бандеровцев. В начале мая я решил
объехать части корпуса, познакомиться с командирами дивизий, полков,
батальонов, проверить боевую готовность войск, уточнить на месте задачи частей
и подразделений в случае развертывания боевых действий на границе. На эту
поездку пришлось затратить около месяца. Войска корпуса
располагались в лагерях и военных городках километрах в сорока и более от
границы. По одному полку от каждой из трех дивизий было занято строительством
полевых укреплений. Артиллерийские полки находились на учебных сборах на
Повурском артиллерийском полигоне. Дивизии содержались по
штатам мирного времени. Подавляющее большинство солдат и младших командиров
составляли старослужащие, неплохо подготовленные в военном отношении. Как раз в это время
проходили учебные сборы приписного состава — уроженцев западных областей
Украины. Когда началась война, приписники были влиты в кадровые дивизии. По вооружению наш стрелковый
корпус в целом находился в несколько лучшем положении, чем механизированные и
авиационные соединения округа. В танковых частях, например, накануне войны шла
замена устаревших машин на вполне современные КВ и Т-34. Авиационные дивизии
тоже получали технику новых типов, хотя в основе своей имели на вооружении
самолеты, уступавшие гитлеровским и по скорости и по маневренности. В
стрелковых же частях такой основательной замены вооружения не производилось.
Стрелки и артиллеристы хорошо знали свое оружие, привыкли к нему, верили в его
силу. Первое знакомство с
командным составом корпуса и с политическими работниками произвело на меня
благоприятное впечатление. Моим ближайшим
помощником был начальник штаба генерал-майор Рогозный, человек с большим
опытом, спокойный и уравновешенный, пунктуальный до мелочей. Начальника отдела
политической пропаганды полкового комиссара Быстрова я знал еще с 1925 года. Мы
с ним вместе служили в Даурии. Быстров командовал тогда кавалерийским взводом.
Мне было приятно встретить старого товарища, умного, энергичного, с которым
всегда можно было посоветоваться. Быстров пользовался в корпусе огромным
авторитетом, он часто бывал в частях, знал по фамилиям и именам сотни людей,
умел по душам поговорить с солдатами. Главное же — он обладал большими
организаторскими способностями, сильной волей и смелостью. Обязанности
командующего артиллерией корпуса выполнял полковник Стрелков, старый
артиллерист, служивший еще в царской армии. Он был немного глуховат и,
разговаривая, обычно прикладывал к уху согнутую ладонь левой руки. Дело свое
полковник Стрелков знал отлично и любил самозабвенно. Из комдивов наибольшим
опытом обладал генерал-майор Г. И. Шерстюк, командовавший 45-й стрелковой
дивизией. Бывший офицер старой царской армии, он, несмотря на пожилой возраст,
выделялся безупречной строевой выправкой, был нетороплив, тактичен в обращении
с подчиненными, но тверд, когда нужно добиваться выполнения решений. 62-й стрелковой
дивизией командовал полковник М. П. Тимошенко. Он принадлежал к молодому
поколению командиров, выращенных и воспитанных партией. Это был очень
способный, растущий офицер с широким тактическим кругозором. Командир 87-й
стрелковой дивизии генерал-майор Ф. Ф. Алябушев принял соединение только в
апреле. Он имел неплохую теоретическую подготовку и опыт войны с белофиннами,
но ему требовалось время, чтобы ознакомиться с полками и полностью войти в курс
дела. Почти все эти и другие
старшие командиры обладали определенным боевым опытом, который позволял им в
основном правильно представить себе характер будущей войны, ее трудности. Тогда
это было особенно необходимо, так как среди бойцов и молодых командиров имели
место настроения самоуспокоенности. Многие считали, что наша армия легко сумеет
одержать победу над любым противником, что солдаты армий капиталистических
государств, в том числе и фашистской Германии, не будут активно сражаться
против советских войск. Недооценивались боевой опыт германской армии, ее
техническая оснащенность. Мы, старшие командиры и
политработники, к сожалению, не придавали таким настроениям должного значения.
А ведь многие из нас участвовали в гражданской войне, в боях с японскими
империалистами на реке Халхин-Гол и с белофиннами, а значит, хорошо знали, что
победа над сильным, технически оснащенным противником не дается без полного
напряжения всех моральных и физических сил, что нельзя умалять влияние
идеологической обработки солдат армий капиталистических государств. Надо признать, что
недооценка гитлеровской военной машины в первых боях нанесла нам большой вред.
То, что враг оказался значительно сильнее, чем его представляли, для некоторых
командиров явилось неожиданностью. Пока я объезжал части и
подразделения корпуса, напряжение на границе нарастало. Пограничники
докладывали, что гитлеровцы все более наглеют: — Раньше, когда наши
командиры появлялись на границе, немецкие часовые становились в положение
«смирно» и отдавали честь. А теперь посмотрите сами... В справедливости их
слов легко было убедиться. При виде нас фашистские солдаты демонстративно поворачивались
спиной. — Похоже на то, что
наши отношения с «добрыми» соседями начинают портиться, — задумчиво говорили
командиры. Между тем продолжавшие
поступать официальные сообщения утверждали, что опасаться фашистской агрессии в
ближайшее время не приходится, так как Германия неуклонно соблюдает условия
пакта о ненападении. Нам по-прежнему предписывалось все, связанное с
укреплением новой государственной границы, проводить с большой осторожностью,
чтобы не дать Германии ни малейшего повода для провокации. 14 июня в газетах было
опубликовано сообщение ТАСС, в котором сосредоточение немецких войск у наших
границ объяснялось причинами, не имевшими ничего общего с советско-германскими
отношениями. В сообщении указывалось, что «по мнению советских кругов, слухи о
намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой
почвы». Это выглядело очень
убедительно, хотя и шло вразрез с тем, что мы наблюдали, находясь в
приграничном районе. Но через несколько дней мы получили сведения, которые в
корне противоречили сообщению ТАСС. Вечером 18 июня мне
позвонил начальник пограничного отряда. — Товарищ полковник, —
взволнованно доложил он, — только что на нашу сторону перешел немецкий солдат.
Он сообщает очень важные данные. Не знаю, можно ли ему верить, но то, что он
говорит, очень и очень важно... — Ждите меня, — ответил
я и немедленно выехал к пограничникам. Пройдя в кабинет
начальника отряда, я попросил, чтобы привели немца. Тот вошел и, привычно
вытянувшись, застыл у двери. С минуту я рассматривал
его, первого гитлеровского солдата, которого видел так близко и с которым мне
предстояло разговаривать. Это был молодой, высокий, довольно нескладный парень
в кургузом, мышиного цвета мундирчике с тусклыми оловянными пуговицами. На
ногах у него тяжелые запыленные сапоги с широкими голенищами. Из-под пилотки
выбивался клок светлых волос. Немец смотрел на меня настороженно, выжидающе.
Кисти его больших красных рук чуть заметно дрожали. Я разрешил ему сесть. Он
опустился на табурет, поставленный посередине комнаты, и снова выжидательно
уставился на меня своими бесцветными глазами. — Спросите его, почему
он перешел к нам, — обратился я к переводчику. Немец ждал этого
вопроса и ответил не задумываясь, с готовностью. В пьяном виде он ударил
офицера. Ему грозил расстрел. Вот он и решил перебежать границу. Он всегда
сочувствовал русским, а его отец был коммунистом. Это последнее обстоятельство
немец особенно подчеркивал. — Мне будет сохранена
жизнь? — спросил он. — Разумеется. Но почему
вы сомневаетесь в этом? — Скоро начнется война,
и немецкая армия будет противником русской. Фельдфебель повторил
мне то, что уже сообщил начальнику погранотряда: в четыре часа утра 22 июня
гитлеровские войска перейдут в наступление на всем протяжении советско-германской
границы. — Можете не
беспокоиться. Мы не расстреливаем пленных, а тем более добровольно сдавшихся
нам,— успокоил я немца. Сообщение было
чрезвычайным, но меня обуревали сомнения. «Можно ли ему верить?» — думал я так
же, как час назад думал начальник погранотряда. Очень уж невероятным казалось
сообщение гитлеровского солдата, да и личность его не внушала особого доверия.
А если он говорит правду? Да и какой смысл ему врать, называя точную дату и
даже час начала войны? Заметив, что я отнесся
к его сообщению с недоверием, немец поднялся и убежденно, с некоторой
торжественностью заявил: — Господин полковник, в
пять часов утра двадцать второго июня вы меня можете расстрелять, если
окажется, что я обманул вас. Вернувшись в штаб
корпуса, я позвонил командующему 5-й армией генерал-майору танковых войск М. И.
Потапову и сообщил о полученных сведениях. — Не нужно верить
провокациям! — загудел в трубке спокойный, уверенный басок генерала.— Мало ли
что может наболтать немец со страху за свою шкуру. Верно, все это походило
на провокацию, но на душе было неспокойно. Я доложил генералу Потапову, что,
по-моему, следует все же предпринять кое-какие меры. Попросил разрешения по два
стрелковых полка 45-й и 62-й дивизий, не занятых на строительстве укреплений,
вывести из лагерей в леса поближе к границе, а артиллерийские полки вызвать с
полигона. Генерал Потапов ответил
сердито: — Напрасно бьете
тревогу. Обосновывая свою
просьбу, я сослался на возможность использовать эти полки для работы в
предполье и сократить таким образом сроки окончания строительства
оборонительных сооружений. — Опасаться же, что это
может вызвать недовольство немцев, нет оснований, — говорил я. — Войска будут
находиться в восьми километрах от границы, в густом лесу. Командарм, подумав,
согласился. 20 июня, возвращаясь из
района учений, ко мне заехал командир механизированного корпуса генерал К. К.
Рокоссовский. Мы откровенно разговорились. Рокоссовский разделял мои опасения.
Его тоже беспокоила сложившаяся обстановка и наша чрезмерная боязнь вызвать
провокацию, боязнь, которая шла во вред боевой готовности расположенных у
границы войск. Я предложил генералу
остаться ночевать, но он, поблагодарив, отказался: — В такое время лучше
быть ближе к своим частям. В субботу, 21 июня, я
лег спать довольно поздно, но долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок.
Потом встал, подошел к открытому окну, закурил. В соседней комнате мерно
постукивал маятник стенных часов. Было уже половина второго ночи. «Соврал немец
или нет?» — эта мысль не давала покоя. За окном — тишина.
Город спал. Неярко блестели звезды на безоблачном небе? «Неужели это последняя
мирная ночь? — думал я. — Неужели завтра уже все будет по-иному?» Много читая о войне,
которая почти два года полыхала в Западной Европе, в Африке, в бассейне Тихого
океана, я понимал, что война с фашистской Германией будет исключительно
тяжелой. Гитлеровская армия была сильной, технически оснащенной, кадровой
армией, располагавшей боевым опытом и к тому же опьяненной победами. Но я, как
и все советские люди, безгранично верил, что если Германия посмеет напасть на
нашу страну, то получит достойный отпор. Мы не хотели войны.
Наша Родина была в лесах новостроек, еще только расправляла свои могучие
крылья. Нам нужен был мир для того, чтобы советский человек с каждым годом мог
жить все лучше, чтобы наши дети росли счастливыми. Коммунистическая партия и
Советское правительство делали все, чтобы сохранить и упрочить мир,
последовательно проводили миролюбивую ленинскую внешнюю политику. «А если все же фашисты
осмелятся развязать войну, — рассуждал я, — то они скоро убедятся, что
Советский Союз не буржуазная Польша, рухнувшая под первыми ударами гитлеровской
военной машины, не Франция, преданная продажными правителями, которые боялись
своего народа больше, чем Гитлера. Тесно сплоченные вокруг партии, мы грудью
встанем на защиту Родины. Наш народ никогда не был побежден иноземными
захватчиками, а вот ключи от Берлина уже бывали в руках русских солдат». Мне вспомнились бои на
реке Халхин-Гол, вспомнилось, с каким героизмом сражались советские солдаты в
бескрайних степях Монголии против японских империалистов. Да, мужества и
храбрости нам не занимать! И все же в ту последнюю
мирную ночь в глубине Души шевелилась мысль, что тревога напрасна, что, может
быть, удастся пока избежать войны. Я невольно подумал о том, что работы по
укреплению границы еще не закончены, что в частях корпуса маловато
противотанковой и зенитной артиллерии, что в ближайшие дни прибудет
значительная группа молодых командиров взводов, у которых, конечно, нет ни
достаточных знаний, ни опыта... Телефонный звонок,
прозвучавший как-то особенно резко, нарушил мысли. Звонил генерал Потапов. — Где вы находитесь,
Иван Иванович? — спросил командарм. — У себя на квартире...
— Немедленно идите в
штаб, к аппарату ВЧ. — В голосе генерала слышалась тревога. Не ожидая машины,
накинув на плечи кожаное пальто, я вышел пешком. Путь предстоял небольшой. В конце переулка стояли
три неизвестных мне человека. Красными точками мерцали огоньки сигарет. Люди о
чем-то негромко переговаривались, но, когда я подошел ближе, смолкли... Связь ВЧ была нарушена.
Пришлось позвонить командующему армией по простому телефону. Генерал Потапов
коротко приказал поднять дивизии по тревоге, боеприпасы иметь при войсках, но
на руки личному составу пока не выдавать и на провокации не поддаваться. Чувствовалось, что и в
штабе армии все еще окончательно не уверены в намерении гитлеровцев начать
широкие военные действия. Отдавая частям
необходимые распоряжения, я услышал несколько пистолетных выстрелов, гулко
разнесшихся над тихими ночными улицами. Немного спустя дежурный по штабу
доложил, что машина, которую он выслал за мной, при возвращении в штаб была
обстреляна, шофер ранен. Мне сразу вспомнились
те трое, что стояли в переулке. Вероятно, в темноте им не удалось опознать
меня. Но они видели, как легковая машина подошла к моему дому, слышали, как
шофер стучал в дверь, и, едва автомобиль развернулся, обстреляли его, полагая,
что в нем находится командир корпуса. Точно такая же история
произошла и с начальником штаба генерал-майором Рогозным. Он, как и я, после
звонка дежурного отправился в штаб пешком, а высланную за ним машину тоже
обстреляли. Было ясно, что фашистская агентура имела задачу ликвидировать
командование корпуса в первый же час войны... Вскоре связь с армией
нарушилась совсем. Над городом появились немецкие самолеты. Со стороны границы
уже доносился тяжелый гул артиллерийской канонады. Из окон штаба виднелось
кровавое зарево первых пожаров, проступавшее сквозь белесую предрассветную
дымку. По улицам метались полураздетые люди. Я отдал командирам
дивизий приказ выводить полки к государственной границе и выдать личному
составу боеприпасы. Зенитной артиллерии приказал открыть огонь. И хотя
зенитчики стреляли в этот первый день войны не особенно хорошо, все же им
удалось сбить пять или шесть гитлеровских самолетов. Мы вначале удивлялись,
что ни одна вражеская бомба не упала на ратушу, где находился штаб. Но потом
догадались, в чем дело. По плану с началом боевых действий нам предстояло сразу
же перейти на полевой КП. Об этом, по-видимому, была осведомлена немецкая
разведка. Но она не могла знать, что из-за отсутствия на полевом КП устойчивой
связи штаб остался в городе. Поэтому-то фашисты усиленно бомбили пустующее
расположение полевого командного пункта, а ратушу не трогали. То, что первые эшелоны
дивизии находились в нескольких километрах от границы, сыграло известную роль.
К пяти часам утра основные силы корпуса вышли к границе. Еще накануне войска
жили и работали по распорядку мирного времени, а ночью, поднятые по тревоге, с
ходу вступили в бой. Развертываться и занимать оборону на широком фронте
приходилось под сильным воздействием артиллерии и авиации противника. Часто
нарушалась связь, порой боевые приказы и распоряжения поступали к исполнителям
с опозданием. В условиях быстро
меняющейся, крайне сложной обстановки многое зависело от выдержки и инициативы
командиров полков, батальонов, рот, от стойкости всего личного состава. И надо
сказать, что соединения 15-го стрелкового корпуса в этот первый трудный день
войны достойно встретили врага. Командиры частей и
подразделений проявили организованность, не допустили потери управления.
Дивизии своевременно вышли на намеченные рубежи обороны, где уже с необычайным
упорством вели неравный бой пограничные отряды. Мужественно держали
себя жены командиров-пограничников. Они находились вместе со своими мужьями на
линии огня, перевязывали раненых, подносили боеприпасы, воду для пулеметов.
Некоторые сами стреляли по наступающим фашистам. Ряды пограничников
таяли, силы их слабели. На заставах горели казармы и жилые дома, подожженные
артиллерией врага. Но пограничники стояли насмерть. Они знали: за их спиной в
предрассветном тумане к границе спешат войска, подтягивается артиллерия. И
когда подошли первые эшелоны дивизий нашего корпуса, пограничники продолжали
бой плечом к плечу с ними. Корпус занял оборону на
фронте примерно в Первоначально было
установлено, что против двух полков 45-й дивизии (третий полк находился на
подходе к границе) действует пехотная дивизия противника, наносившая удар в
направлении Любомль, Ковель. Два полка 62-й стрелковой дивизии также вели бой с
немецкой пехотной дивизией. А нужно иметь в виду, что по численности немецкая
дивизия была чуть ли не в два раза больше нашей. Тяжелее всего
приходилось левофланговой 87-й дивизии, занявшей двумя полками укрепленный район
Устилуг, строительство которого, к сожалению, мы так и не успели закончить. На
этом направлении наступали пехотная и танковая дивизии противника. В 16 часов 22 июня 87-я
стрелковая дивизия частью сил контратаковала гитлеровцев. Здесь с утра находился
полковой комиссар Быстров. Спокойный, не сгибающийся под пулями, он к полудню
побывал в нескольких частях, вдохновляя бойцов своей смелостью и презрением к
опасности. Полковой комиссар успел поговорить с солдатами, ободрить их теплым
словом, укрепить веру в победу. Перед контратакой он накоротке побеседовал с
коммунистами, помог им разобраться в обстановке и лучше понять свои задачи. — Вся наша страна
поднимается сейчас на борьбу с врагом, — говорил Быстров. — Мы сотрем с лица
земли фашистских гадов. Наша Родина могуча. Наш народ един. Нами руководит
великая Коммунистическая партия. Но борьба предстоит жестокая, и коммунисты
должны показать пример остальным воинам. В бою полковой комиссар
участвовал вместе с солдатами. Когда я упрекнул его за неоправданный риск, он
сказал, что не мог поступить иначе: — Ведь это же была
первая наша контратака... Удар 87-й дивизии в
районе Лудзин оказался ощутимым для врага. Солдаты и командиры действовали
смело и решительно. Раненые оставались в строю, отказываясь идти в тыл. Огнем
противотанковых орудий, бутылками с горючей смесью удалось уничтожить много
вражеских танков. Хотя свою задачу
дивизия полностью не решила, этот маленький частный успех имел большое
моральное значение. После неразберихи и неясности обстановки в первые часы
войны бойцы и командиры почувствовали себя значительно увереннее, убедились в
своих силах, в возможностях своего оружия, в том, что врага можно бить. Ничто так подавляюще не
действует на моральный дух войск, как неясность обстановки, пассивное выжидание
под вражеским артиллерийским огнем и бомбежкой. И наоборот, даже самая
небольшая победа, особенно достигнутая в первых боях, поднимает настроение,
укрепляет стойкость и мужество. Однако противник вводил
в бой все новые и новые силы. Наши дивизии несли потери, и к исходу дня 22 июня
врагу удалось несколько потеснить части корпуса. На левом фланге фронт проходил
теперь в непосредственной близости от Владимира-Волынского, но 96-й и 283-й
стрелковые полки 87-й дивизии продолжали прочно удерживать район Устилуга. | |
Просмотров: 1542 | Комментарии: 1 | |
Всего комментариев: 0 | |